Свое тридцатилетие и День города театр «Санктъ-Петербургъ опера» встретил, как и подобает уважающему себя театру, премьерой. Юрий Александров поставил «Фауста». Светлого - как окно в прозекторской. И бескомпромиссного, как диагноз опытного психиатра.
Собственно говоря, сама клиника, в которой происходит большая часть действия, металлически-безжизненна и вообще представляет собой макабрическое царство. Свет, символизирующий спасение заблудших душ главных героев, обязательно зальет пространство в финале, знаменуя предписанное торжество гуманизма. А до той поры над своими пациентами вдоволь покуражится главный врач - Мефистофель. В итоге, прочем, станет понятно - больные еще дешево отделались. Александров, кормчий своего авторского театра, иной раз расправляется с действующими лицами куда более плотоядно.
В этом спектакле очень много значит видео-арт. Соединенный с мрачным миром, увиденным художником-постановщиком Вячеславом Окуневым, он дает в итоге картину, схожую с внутренностями космического корабля, в аппендиксах которого вот-вот заведется новый Чужой. Вполне допустимо и сравнение с тюрьмой, в которой содержался доктор Лектер из «Молчания ягнят». В общем, публика попадает в то самое место, где обязательно должен блеснуть луч света, иначе будет уж слишком жестко и безысходно.
Но пока этот луч не блеснул, мы видим, как из тьмы зарождаются гомункулы: Александров обрядил хористов в инфернального вида трико и довершил их облик светящимися мозгами. Вполне возможно, что этот ход был методой какой-нибудь оккультной психотехники. Во всяком случае, на хор «Санктъ-Петербургъ оперы» в вечер премьеры снизошло какое-то особое просветление и массовые сцены стали одним из главных украшений спектакля.
Луч серого утра, пробивающийся сквозь мутные окна лечебницы, разгоняет морок. Мы видим в инвалидном кресле пребывающего в глубоком Паркинсоне старика-Фауста. Средний медперсонал представлен видавшей виды и пышной процедурной сестрой. Должно быть, именно такие в свое время кололи аминазин всяким диссидентам, купируя последствия «философских интоксикаций». Но Фаусту в этой больничке предписана другая терапия. Под присмотром вальяжного, в белых френче и штанах, с обширной седой прядью в смолистой шевелюре профессоре, в котором все сразу же угадали Мефистофеля, сестра готовит аппаратуру для электрошока. О, как выразительны были конвульсии главного героя - в итоге взбодрился не только Фауст, но и зрительный зал. Вдобавок ко всему эксперименты с электричеством и светом во многом напоминают бутафорские приемы, которыми изобилует старая добрая комедия «Весна». Героиня Любови Орловой «ловит Солнце», вся утыканная проводами и люминесцентными трубками. Фауст, а чуть позже и Маргарита, надевают волшебные шапочки с электродами - и начинается какое-то неземное сияние. Как, впрочем, и положено для клиники, которой заправляет сатана.
Мефистофель правит бал не только в застенках своей лечебницы. Улицы города, в котором живут Маргарита и ее брат Валентин, наводнены обитателями, которые суть те же гомункулы. Только инфернальная телесная серость дополнена в них аксессуарами цвета насыщенной крови. Все эти примочки - будь то громадный колпак с кисточками, чебурашины уши, шипы-жестянки из-под газировки или латы, сооруженные из яичных контейнеров - сколь смешны, столь вызывают оторопь и чувство нереальности и угрозы.
Единственный персонаж, выбивающийся из фантасмагорической толпы - прилежный пухлый Зибель. Застенчивый добрячок обожает Маргариту, но между делом не прочь и пошалить, потешно изображая крысу. Игры не приводят к добру: как и все в округе, Зибель очарован внезапно появившимся Мефистофелем, охотно примеряет дьявольские рожки, да так и остается до конца действия крысенышем, отворачиваясь ближе к финалу от помрачившейся рассудком Маргариты, которая будет слоняться по всему городу с разбухшим пудовым животом.
Превозносят доброту Мефистофеля и другие обитатели городка. Еще бы: таинственный незнакомец напоил их отличным вином. Причем его струи льются из сосков аппетитной красотули - той же медсестры, но уже облачившейся в развратное кроваво-красное мини. Акцентуализация на вторичных половых признаках и отчетливой гендерности - один из фирменных приемов театра Александрова. Положа руку на сердце, в опере это ничуть не менее интересно, чем тонко вычерченный рисунок роли какой-нибудь трепетной героини.
Безусловный носитель добра и чести, Валентин, выведен в постановке ожесточившимся инвалидом, для которого смерть становится желанным исходом. Это единственный пафосный образ спектакля, не заляпанный инфернальной грязью. Образ Маргариты решен в экстатическом ключе. За исключением первых сцен и баллады о Фульском короле всё в этой героине кричит и вопиет, всё на разрыв, всё избыточно - и радость, и влюбленность, и раскаяние с горем.
Сам Фауст значительно уступает в постановке по значимости и Маргарите, и Мефистофелю. Какой-то он получился рохля, а типаж исполнителя этой партии Дениса Закирова местами заставлял вспомнить калягинского Бабса Баберлея из «я-вашей-тети». Вокруг него рушатся судьбы, а он снует с картонкой из-под тортика, и Мефистофелю приходится извертеться, чтобы побудить подопечного к действию.
И вовсе не то, если речь идет об исполнении партии. Прилично поющий тенор - редкая вещь, штучный товар. И у Закирова есть все задатки, чтобы стать таковым. В премьерный вечер не всё исполнителю удалось, были шероховатости в кульминационном дуэте с Маргаритой. Но ощущение большого труда, приложенного актером, было явственным.
Очень хороша в партии Зибеля Виктория Мартемьянова, которой довелось исполнить еще одну небольшую роль Клеопатры в сцене Вальпургиевой ночи. Кстати, этот эпизод перелопативший партитуру Юрий Александров оставил в самой первой редакции, появившейся еще до того, как Гуно вставил в «Фауста» танцевальный фрагмент.
Софья Некрасова (Маргарита) была в ударе, но чересчур увлеклась на экстатических гребнях и порой ее сопрано теряло глубину и сочность. Всеобщее признание снискал на премьере исполнитель партии Валентина Ядгар Юлдашев. Юрий Борщев, выразительно проведя партию Мефистофеля от и до, не смог избежать «проклятия» этой роли: знаменитейшие куплеты беса прозвучали глуховато на фоне роскошного исполнения остального текста.
Главным же украшением нового «Фауста» стали, повторимся, массовые сцены и ансамбли. На терцете Мефистофеля, Валентина и Фауста, комическом квартете из третьего акта и особенно на финальном хоре сердца меломанов в зале просто исходили негой. Многие слушающие прикрывали глаза - будем надеяться, от наслаждения, а не от неприятия новой сценической трактовки оперы.
Евгений ХАКНАЗАРОВ,
интернет-журнал «Интересант»